— Почему это? Что за вздор!
— Ведь говорит же где-то Отелло, — это, кажется, когда он оправдывает себя в том, что подозревает Дездемону: «У этой женщины, должно быть, странный ум и извращенный вкус, если она выбрала меня, такого черного!» Не могу разве и я сказать: у женщины, которой я могу нравиться, наверное, ум навыворот?
— Вы были достаточно беспутны, Макс, и поэтому вам ни к чему делать вид, будто вы хуже, чем вы есть. Не говорите о себе так, потому что вам могут поверить на слово. Что касается меня, то я уверена, что если когда-нибудь… да, если вы полюбите женщину, которую вы будете уважать… то вы ей покажетесь…
Госпожа де Пьен не знала, как кончить, а Макс, глядевший на нее пристально и с крайним любопытством, вовсе и не старался помочь ей найти конец неудачно начатому периоду.
— Вы хотите сказать, — произнес он наконец, — что, если бы я действительно влюбился, меня бы полюбили, потому, что тогда я бы этого стоил?
— Да, тогда вы были бы достойны того, чтобы вас тоже любили.
— Если достаточно любить, чтобы быть любимым!.. То, что вы говорите, не очень-то верно, сударыня… Да что! Найдите мне смелую женщину, и я женюсь. Если она не очень уж некрасива, сам я не настолько еще стар, чтобы не мог увлечься… За дальнейшее отвечаете вы.
— Откуда вы сейчас? — перебила его г-жа де Пьен серьезным тоном.
Макс рассказал о своих путешествиях весьма лаконично, но все-таки при этом было видно, что он не последовал примеру туристов, о которых греки говорят: «Чемоданом уехал, чемоданом приехал». Его краткие замечания изобличали острый ум, не довольствующийся готовыми мнениями, образование большее, чем он то хотел показать. Он вскоре откланялся, заметив, что г-жа де Пьен смотрит на часы, и обещал, не без заминки, быть вечером у г-жи Дарсене.
Однако он не пришел, и г-жа де Пьен была этим не совсем довольна. Зато он явился к ней на следующее утро просить прощения, оправдываясь тем, что устал с дороги и должен был остаться дома; но он не смотрел в глаза и говорил таким неуверенным голосом, что, и не обладая умением г-жи де Пьен читать по лицам, нетрудно было разоблачить притворство. Когда он с трудом кончил, она молча погрозила ему пальцем.
— Вы мне не верите? — спросил он.
— Нет. К счастью, вы еще не научились лгать. Вы не были вчера у госпожи Дарсене не потому, что отдыхали. Вас не было дома.
— Ну да, — отвечал Макс, силясь улыбнуться, — вы правы. Я обедал в «Роше-де-Канкаль» с этими шалопаями, потом поехал пить чай к Фамену, меня не хотели отпускать, а потом я играл.
— И, конечно, проиграли?
— Нет, выиграл.
— Тем хуже. Я предпочла бы, чтобы вы проиграли. В особенности если бы это могло навсегда отучить вас от столь же глупой, сколь и отвратительной привычки.
Она наклонилась к своему рукоделию и принялась работать с немного деланным старанием.
— Много было народу у госпожи Дарсене? — робко спросил Макс.
— Нет, мало.
— Какие-нибудь барышни на выданье?..
— Нет.
— Я все-таки рассчитываю на вас. Вы помните, что вы мне обещали?
— Мы еще успеем об этом подумать,
В голосе г-жи де Пьен была какая-то несвойственная ей сухость и неестественность. Помолчав, Макс продолжал весьма смиренно:
— Вы недовольны мной? Что бы вам выругать меня как следует, как делала тетя, а потом простить? Послушайте, хотите, я дам вам слово никогда больше не играть?
— Когда дают обещание, надо чувствовать в себе силу его исполнить.
— Обещание, данное вам, я исполню; я верю, что у меня хватит силы и мужества.
— Хорошо, Макс, я принимаю, — сказала она, подавая ему руку.
— Я выиграл тысячу сто франков, — продолжал он. — Хотите взять их для ваших бедных? Для столь дурно добытых денег нельзя придумать лучшего применения.
Она ответила не сразу.
— Почему бы и нет? — сказала она сама себе вслух. — Ну вот, Макс, вы будете помнить этот урок. Я вас записываю своим должником на тысячу сто франков.
— Тетя говорила, что лучший способ не иметь долгов — это всегда платить наличными.
С этими словами он вынул бумажник, чтобы достать деньги. В полуоткрытом бумажнике г-жа де Пьен мельком заметила женский портрет. Макс увидел, что она смотрит, покраснел и поспешил захлопнуть бумажник и вручить деньги.
— Мне бы хотелось взглянуть на этот бумажник… если можно, — сказала она с лукавой улыбкой.
Макс пришел в совершенное замешательство: он что-то невнятно пробормотал и постарался отвлечь внимание г-жи де Пьен.
Первой ее мыслью было, что в бумажнике хранится портрет какой-нибудь красавицы итальянки; но явное смущение Макса и общий колорит миниатюры — это все, что она успела разглядеть, — вскоре зародили в ней другое подозрение. Когда-то она подарила г-же Обре свой портрет, и ей пришло в голову, что Макс в качестве прямого наследника счел себя вправе его присвоить. Ей это показалось верхом неприличия. Сперва, однако, она не подала виду; но когда г-н де Салиньи собрался идти:
— Кстати, — обратилась она к нему, — у вашей тети был мой портрет, мне бы хотелось его разыскать.
— Я не знаю… какой портрет?.. В каком он был роде? — спросил Макс неуверенным голосом.
На этот раз г-жа де Пьен решила не замечать, что он лжет.
— Поищите его, — сказала она насколько могла естественнее. — Вы мне доставите удовольствие.
Если не считать портрета, она была довольна покорностью Макса и надеялась спасти еще одну заблудшую овцу.
На следующий день Макс нашел портрет и принес его ей с довольно равнодушным видом. Он сказал, что портрет этот никогда не отличался особенным сходством и что художник придал ей совершенно неестественную напряженность позы и строгость выражения. С этого дня его визиты стали короче, и он сидел у г-жи де Пьен с хмурым лицом, чего прежде она никогда у него не замечала. Она приписывала это настроение тем усилиям, которые ему приходилось делать над собой поначалу, чтобы исполнить обещанное и бороться с дурными наклонностями.