Хроника царствования Карла IX Новеллы - Страница 203

203

— Да, Арсена, вы отвергли все ваши безумства тех лет, которым уже нет возврата. Подумайте, мое бедное дитя, ведь этой преступной связи вы обязаны всеми вашими несчастьями. Подумайте…

— Он вас не любит? — перебила ее Арсена, не слушая. — Он вас не любит — и понимает один ваш взгляд! Я видела ваши глаза и его глаза. Я не ошибаюсь… Да что ж… это понятно! Вы красивая, молодая, блестящая… я калека, изуродованная… умирающая…

Она не договорила: ее голос заглушили рыдания, громкие, мучительные; сиделка закричала, что побежит за доктором, потому что, по ее словам, господин доктор ничего так не боится, как этих конвульсий, и если они не прекратятся, бедняжка кончится.

Мало-помалу подъем сил, вызванный у Арсены самой живостью ее страдания, сменился тупым изнеможением, которое г-жа де Пьен приняла за спокойствие. Она продолжала свои увещания; но Арсена, лежа без движения, не слушала красноречивых уговоров предпочесть божественную любовь любви земной; глаза ее были сухи, зубы судорожно сжаты. В то время как ее покровительница говорила ей о небе и о будущем, она думала о настоящем. Неожиданный приезд Макса пробудил в ней на миг безумные надежды, но взгляд г-жи де Пьен еще того быстрее их рассеял. Побыв мгновение в счастливом сне, Арсена вернулась к печальной действительности, ставшей во сто раз ужаснее после минутного забвения.

Ваш доктор вам расскажет, сударыня, что потерпевшие кораблекрушение, настигнутые дремотой среди мучений голода, видят во сне, будто они сидят за столом и вкусно едят. Они просыпаются еще более голодными и жалеют, что спали. Арсена испытывала муку, сравнимую с мукой этих людей. Когда-то она любила Макса так, как могла любить она. С ним ей всегда хотелось пойти в театр, с ним ей бывало весело за городом, о нем она постоянно рассказывала подругам. Когда Макс уехал, она очень плакала; но все же приняла ухаживания одного русского, и Макс был очень рад, что тот стал его преемником, потому что считал его человеком порядочным, то есть щедрым. Пока она могла вести рассеянную жизнь таких женщин, как она, ее любовь к Максу была только приятным воспоминанием, заставлявшим ее иногда вздыхать. Она думала о ней, как думают о забавах детства, но когда Арсена осталась без любовников, увидела себя покинутой, ощутила весь гнет нищеты и позора, тогда ее любовь к Максу как бы очистилась, потому что это было единственное воспоминание, не вызывавшее в ней ни сожалений, ни раскаяния. Оно даже возвышало ее в собственных глазах, и чем она себя чувствовала приниженнее, тем более она в своем воображении возвеличивала Макса. «Я была его милой, он меня любил», — говорила она себе с какой-то гордостью, когда ее охватывало отвращение при мысли о своей продажной жизни. В Минтурнских болотах Марий укреплял свое мужество, говоря себе: «Я победил кимвров!» У девушки, живущей на содержании, — увы, ее больше никто не содержал, — чтобы бороться со стыдом и отчаянием, было только это воспоминание: «Макс меня любил… Он все еще меня любит!» Один миг она могла это думать; но теперь у нее отняли даже ее воспоминания — единственное, что у нее оставалось в жизни.

В то время как Арсена предавалась своим печальным думам, г-жа де Пьен с жаром доказывала ей необходимость навсегда отказаться от того, что она называла ее преступными заблуждениями. Глубокая убежденность делает человека почти бесчувственным; и подобно тому как хирург прикладывает к язве раскаленное железо, не обращая внимания на крики больного, так и г-жа де Пьен продолжала свое дело с безжалостной твердостью. Она говорила, что счастливая пора, в которой бедная Арсена искала убежища, словно прячась от себя самой, была преступным и постыдным временем, которое она теперь по справедливости искупает. Все эти обманчивые мечты она должна возненавидеть и изгнать из сердца; тот, в ком она видит заступника и чуть ли не ангела-хранителя, должен стать в ее глазах лишь вредоносным сообщником, обольстителем, которого она должна забыть навеки.

При слове «обольститель», смехотворности которого г-жа де Пьен не сознавала, Арсена едва не улыбнулась сквозь слезы; но ее почтенная покровительница этого не заметила. Она невозмутимо продолжала свое поучение и закончила его словами, от которых бедная девушка еще сильнее разрыдалась, а именно: «Вы его больше никогда не увидите».

Приход доктора и полное изнеможение больной напомнили г-же де Пьен, что она достаточно потрудилась. Она пожала руку Арсены и сказала ей, уходя:

— Мужайтесь, дитя мое, и бог вас не оставит.

Один долг она исполнила, на ней лежал еще другой, труднейший. Ее ждал еще один виновный, чью душу ей надлежало привести к раскаянию; и, несмотря на уверенность, которую она почерпала в своем благочестивом рвении, несмотря на свою власть над Максом, в которой она уже имела случай убедиться, несмотря, наконец, на то, что в глубине души она все еще была хорошего мнения об этом беспутном человеке, она испытывала странное волнение, думая о предстоящем единоборстве. Прежде чем приступить к этому ужасному состязанию, ей хотелось собраться с силами, и она зашла в церковь, чтобы попросить у бога новых озарений для защиты правого дела.

Когда она вернулась домой, ей сказали, что г-н де Салиньи в гостиной и ждет ее уже довольно давно. Она застала его бледным, возбужденным, полным беспокойства. Они сели, Макс не смел открыть рта; и г-жа де Пьен, тоже взволнованная, сама, в сущности, не зная чем, некоторое время молчала и глядела на него лишь украдкой. Наконец она начала.

— Макс, — сказала она, — я не буду вам делать упреков…

203