— Ну, так пошлите Батиста! — воскликнула г-жа де Пьен. — Но чтобы мне сейчас же сказали, в каком положении эта бедняжка.
По счастью, как раз, когда она отдавала это распоряжение, вошел ее врач, доктор К. Он всегда обедал у нее по вторникам, перед итальянской оперой.
— Бегите скорее, доктор! — крикнула она, не дав ему времени положить трость и снять теплое пальто. — Батист вас проводит в соседний дом. Там несчастная девушка только что выбросилась из окна, и ей надо помочь.
— Из окна? — сказал врач. — Если окно было высоко, то мне, вероятно, нечего делать.
Доктору больше хотелось обедать, чем производить операцию; но г-жа де Пьен настаивала, и, получив обещание, что с обедом подождут, он согласился последовать за Батистом.
Немного погодя Батист вернулся один. Он требовал белья, подушек и тому подобное. Кроме того, он сообщил мнение доктора:
— Это пустяки. Она поправится, если только не умрет от… я не помню, от чего это, он говорил, она может умереть, но только это кончается на «ос».
— Тетанос! — воскликнула г-жа де Пьен.
— Вот именно, сударыня; но, во всяком случае, очень хорошо, что господин доктор сходил туда, потому что там уже оказался один докторишка без практики, тот самый, который лечил маленькую Бертелло от кори, и та умерла после третьего визита.
Через час вернулся доктор; пудра с него пооблетела, а его чудесное батистовое жабо измялось.
— Этим самоубийцам, — сказал он, — положительно везет. На днях ко мне в больницу привозят женщину, которая выстрелила себе в рот из пистолета. Скверный способ!.. Она сломала себе три зуба и продырявила левую щеку… Немного подурнеет, вот и все. Эта вот бросается с четвертого этажа. Иной порядочный человек нечаянно упадет со второго и раскроит себе череп. А эта девица сломала себе ногу… Сломаны два ребра, много ушибов, и больше ничего. Как раз в нужном месте оказался навес, который смягчил удар. У меня это уже третий подобный случай с тех пор, как я вернулся в Париж. Она ударилась оземь ногами. Большая берцовая и малая берцовая отлично срастаются… Хуже то, что корочка у этого тюрбо совершенно ссохлась… Я боюсь за жаркое; к тому же мы пропустим первый акт Отелло.
— А сказала вам эта несчастная, что ее толкнуло на…
— О, я этих историй никогда не слушаю! Я их спрашиваю: ели вы перед этим? — и так далее и так далее, потому что это важно для лечения… Разумеется, когда кончаешь с собой, то всегда имеется какая-нибудь неосновательная причина. Вас бросил любовник, вас выселяет хозяин; кидаешься из окна, чтобы ему насолить. Не успеваешь долететь, как уже раскаиваешься.
— Она, бедняжка, наверно, раскаивается?
— Ну, еще бы! Она плакала и голосила так, что я чуть не оглох… А Батист — замечательный фельдшер; он куда лучше справлялся, чем какой-то подлекарь, который там был и чесал затылок, не зная, с чего начать… Всего обиднее для нее то, что если бы она убилась, она бы избавилась от перспективы умереть от чахотки; потому что у нее чахотка, это я ей гарантирую. Я ее не выслушивал, но facies меня никогда не обманывает. Так торопиться, когда стоит только чуточку подождать!
— Вы завтра ее навестите, доктор, не правда ли?
— Придется, раз вы этого хотите. Я ей уже пообещал, что вы ей поможете. Проще всего было бы отправить ее в больницу… Там ее бесплатно снабдят аппаратом для сращения ноги… Но при слове «больница» она начинает кричать, чтобы ее прикончили, все кумушки ей подпевают. А между тем, если нет ни гроша…
— Я возьму на себя расходы, доктор… Знаете, слово «больница» меня тоже невольно пугает, как этих кумушек, о которых вы говорите. К тому же везти ее в больницу сейчас, когда она в таком ужасном состоянии, это значило бы ее убить.
— Предрассудок! Чистейший предрассудок светского общества. Лучше, чем в больнице, нигде не может быть. Когда я заболею не на шутку, то меня свезут в больницу. Оттуда я и пересяду в ладью Харона, а тело свое подарю ученикам… лет через тридцать или сорок, разумеется. Серьезно, сударыня, подумайте сами: заслуживает ли ваша протеже такого внимания с вашей стороны? По-моему, это какая-нибудь балетная танцовщица… Нужно иметь балетные ноги, чтобы так удачно прыгнуть, как она…
— Но я ее видела в церкви… и потом, доктор… вы знаете мою слабость; я создаю себе целую повесть по лицу человека, по его взгляду… Смейтесь, сколько вам угодно, я редко ошибаюсь. Эта бедная девушка недавно молилась за свою больную мать. Ее мать умерла… И она потеряла голову… Отчаяние, нужда толкнули ее на этот ужасный поступок.
— Как вам угодно. Да, действительно у нее на темени имеется выпуклость, указывающая на экзальтацию. Все, что вы говорите, вполне правдоподобно. Я вспомнил, что над ее складной кроватью висит буксовая веточка. Это свидетельствует о благочестии, не так ли?
— Складная кровать? Ах, боже мой! Бедная девушка!.. Но, доктор, у вас опять ваша нехорошая улыбка! Я говорю не о том, благочестива она или нет. А я чувствую себя обязанной помочь этой девушке потому, что я виновата перед ней…
— Виновата?.. Понимаю. Вам, может быть, следовало устлать улицу матрацами, чтобы она не ушиблась?
— Да, виновата. Я видела, в каком она положении, мне следовало послать ей пособие; но бедный отец Дюбиньон был нездоров, и…
— У вас, должно быть, очень неспокойна совесть, если вы считаете, что недостаточно давать, как вы это делаете, всем, кто у вас просит. По-вашему, надо еще разыскивать самой застенчивых бедняков. Но не будем больше говорить о сломанных ногах или, вернее, скажем еще два только слова. Если вы берете под свое высокое покровительство мою новую пациентку, велите ей дать кровать получше, сиделку на завтра — на сегодня довольно будет кумушек, — бульон, лекарства и так далее. И еще было бы неплохо, если бы вы к ней прислали кого-нибудь из ваших аббатов, человека с головой, чтобы он ее отчитал и подправил ей психику, как я ей подправил ногу. Это особа нервная; могут быть осложнения… Вы были бы… конечно, да, вы были бы самой лучшей наставницей; но у вас найдется лучшее применение для ваших проповедей… Я кончил. Половина девятого. Ради бога, начните ваши оперные сборы. Батист принесет мне кофе и Журналь де Деба. Я сегодня носился целый день и даже не знаю, что делается на свете.