Хроника царствования Карла IX Новеллы - Страница 194

К оглавлению

194

Пока садовница хлопотала, помогая старику, Коломба с разгоревшимся лицом и блестящими глазами села за стол напротив полковника.

— Что с вами? — спросил он. — Вы теперь такая же, как были в Пьетранере в тот день, когда в нас стреляли во время обеда.

— Я вспомнила Корсику. Но это все в прошлом. Я буду крестной, не правда ли? О, какие славные имена я ему дам: Гильфуччо-Томмазо-Орсо-Леоне.

В это время вошла садовница.

— Ну, что? — совершенно спокойно спросила Коломба. — Он умер или только в обмороке?

— Сейчас уже ничего, синьора, но странно, как ваш вид подействовал на него.

— И доктор сказал, что он недолго протянет?

— Месяца два.

— Потеря небольшая, — заметила Коломба.

— О ком вы говорите? — спросил полковник.

— Об одном слабоумном из нашего края, — равнодушно сказала Коломба, — он живет здесь. Я буду справляться о нем. Послушайте, полковник, оставьте же земляники брату с Лидией!

Когда Коломба вышла, чтобы сесть в коляску, фермерша несколько времени провожала ее взглядом.

— Посмотри на эту хорошенькую синьору, — сказала она своей дочери. — Я уверена, что у нее дурной глаз.

Арсена Гийо
Перевод М. Лозинского

Se Paris kai Phoibos Apollon

Esthlon eont olesosin eni Skhaiesi polesin.

Hom. II, XXII, 360

Глава первая

В церкви св. Роха отошла последняя обедня, и сторож совершал свой обход, запирая опустевшие часовни. Он уже собирался задвинуть решетку одного из этих аристократических святилищ, где некоторым богомолкам за особую плату разрешается молиться отдельно от прочих верующих, как вдруг заметил, что там стоит на коленях какая-то женщина, склонив голову на спинку стула и, по-видимому, погруженная в молитву. «Это госпожа де Пьен», — сказал он про себя, останавливаясь у входа в часовню. Г-жа де Пьен была сторожу хорошо известна. В те времена для светской женщины, молодой, богатой, красивой, приносящей церкви благословенный хлеб, жертвующей покровы на престолы, раздающей щедрую милостыню через посредство своего священника, составляло известную заслугу быть благочестивой, если она не была замужем за правительственным чиновником, не состояла при супруге дофина и ничего не могла выгадать от посещения церквей, кроме разве спасения души. Такова была г-жа де Пьен.

Сторожу хотелось обедать, ибо такие люди, как он, обедают в час, но он не посмел нарушить благочестивые размышления столь уважаемой в приходе св. Роха особы. Поэтому он удалился, стуча по плитам стоптанными башмаками, не без надежды на то, что, обойдя церковь, он найдет часовню пустой.

Он был уже по ту сторону хора, когда в храм вошла молодая женщина и стала расхаживать вдоль одного из боковых нефов, с любопытством озираясь по сторонам. Запрестольные образа, часовни, кропильницы — все эти предметы казались ей, по-видимому, такими же странными, как вам, сударыня, могли бы казаться странными михраб или надписи каирской мечети. Ей было лет двадцать пять, но к ней надо было внимательно присмотреться, чтобы не дать ей больше. Хоть и очень яркие, ее черные глаза ввалились и были окаймлены синевой, ее матово-белый цвет лица, ее бескровные губы говорили о страдании, а в то же время что-то дерзкое и веселое в ее взгляде шло вразрез с этой болезненной внешностью. В ее одежде вы бы заметили причудливую смесь небрежности и изысканности. Ее розовая шляпа, украшенная искусственными цветами, скорее подходила бы к легкому вечернему туалету. Изощренный глаз светской женщины сразу заметил бы, что ее длинная кашемировая шаль уже была в употреблении, прежде чем попасть к теперешней ее обладательнице. Из-под шали виднелось поношенное платье из дешевого ситца по франку за локоть. Наконец, только мужчина сумел бы оценить ее ножки в простых чулках и прюнелевых ботинках, по-видимому, давно уже страдающих от суровости мостовой. Вы помните, сударыня, что асфальт тогда еще не был изобретен.

Эта женщина, общественное положение которой вы, должно быть, угадали, подошла к часовне, где все еще находилась г-жа де Пьен; она некоторое время глядела на нее с беспокойным и смущенным видом и, когда увидала, что та встает и собирается уходить, заговорила с ней.

— Не могли ли бы вы мне указать, сударыня, — спросила она ее тихим голосом и с застенчивой улыбкой, — не могли ли бы вы мне указать, к кому мне обратиться, чтобы поставить свечу?

Эта речь была столь необычна для слуха г-жи де Пьен, что та не сразу поняла и должна была переспросить.

— Да, я бы хотела поставить свечу святому Роху, но я не знаю, кому заплатить.

Госпожа де Пьен обладала слишком просвещенным благочестием, чтобы разделять эти простонародные суеверия. Но все же она их уважала, ибо во всяком поклонении, как бы оно ни было грубо, есть что-то трогательное. В уверенности, что речь идет о каком-нибудь обете или о чем-нибудь подобном, и будучи слишком добросердечной для того, чтобы на основании костюма молодой женщины в розовой шляпе строить те заключения, к которым вы, быть может, не побоялись бы прийти, она указала ей на приближающегося сторожа. Незнакомка поблагодарила и поспешила навстречу этому человеку, который, по-видимому, понял ее с полуслова. Беря свой молитвенник и оправляя вуаль, г-жа де Пьен успела заметить, как незнакомка достала из кармана маленький кошелек, вынула из кучки мелочи одинокую монету в пять франков и вручила ее сторожу, давая ему шепотом пространные наставления, которые он выслушивал с улыбкой.

Обе они вышли из церкви одновременно, но незнакомка шла очень быстро, и г-жа де Пьен скоро потеряла ее из виду, хотя держалась того же направления. На углу той улицы, где она жила, она снова ее встретила. Под своей поношенной шалью незнакомка прятала четырехфунтовый хлеб, купленный в соседней лавочке. Увидев г-жу де Пьен, она опустила голову, невольно улыбнулась и ускорила шаг. Ее улыбка говорила: «Что же делать? Я бедна. Смейтесь надо мной. Я сама знаю, что не ходят за хлебом в розовой шляпке и кашемировой шали». Это соединение ложного стыда, покорности и добродушия не ускользнуло от внимания г-жи де Пьен. Она не без грусти подумала о том, в каком положении должна находиться эта девушка. «Ее благочестие, — подумала она, — похвальнее моего. Экю, который она заплатила, несомненно гораздо большая жертва, чем тот излишек, который я уделяю бедным, не подвергая самое себя никаким лишениям». Потом она вспомнила о двух лептах вдовицы, более угодных богу, нежели пышные приношения богачей. «Я делаю слишком мало добра, — сказала она себе. — Я не делаю всего того, что могла бы делать». Мысленно обращаясь к себе с такими упреками, которых она отнюдь не заслуживала, она вернулась домой. Свеча, четырехфунтовый хлеб и в особенности пожертвование единственной пятифранковой монеты запечатлели в памяти г-жи де Пьен черты этой молодой женщины, которую она почитала образцом благочестия.

194