— Нет, это что-то не то, — вмешался другой. — Мало ли у короля врагов, кроме испанцев?
— Бертран прав, — заключил сержант, — я знаю, кого он имеет в виду.
— Кого же?
— Гугенотов, — отвечал Бертран. — Не надо быть колдуном, чтобы догадаться. Всем известно, что гугеноты заимствовали свою веру у немцев, а немцы — наши враги, что-что, а это уж я знаю наверное: мне в них не раз приходилось стрелять, особливо под Сен-Кантеном — они там дрались, как черти.
— Так-то оно так, — снова заговорил трубач, — но ведь мир-то заключили, и, если память мне не изменяет, шум из-за того был изрядный.
— Нет, они нам не враги, — подтвердил молодой конник, одетый лучше других. — Мы ведь собираемся воевать с Фландрией, и легкоконными войсками будет командовать граф Ларошфуко, а кто не знает, что Ларошфуко — протестант? Провалиться мне на этом месте, если он не протестант с головы до ног! У него и шпоры-то кондейские и шляпа гугенотская.
— Чума его возьми! — воскликнул сержант. — Ты, Мерлен, этого не знаешь, ты тогда еще в нашем полку не служил. Во время той засады, когда мы все чуть было не сложили головы в Пуату, под Ла-Робре, нами командовал Ларошфуко. У него всегда за пазухой нож.
— И он же говорил, что отряд рейтаров лучше, чем легкоконный эскадрон, — вставил Бертран. — Я это знаю так же верно, как то, что эта лошадь пегая. Мне рассказывал паж королевы.
Слушатели выразили негодование, однако это чувство скоро уступило место желанию узнать, с чем связаны воинские приготовления, против кого направлены те чрезвычайные меры предосторожности, которые принимались у них на виду.
— Сержант, а сержант! — заговорил трубач. — Правда, вчера было покушение на короля?
— Бьюсь об заклад, это все орудуют… еретики.
— Когда мы завтракали в Андреевском кресте, хозяин передавал за верное, что они собираются упразднить мессу.
— Тогда все дни будут у нас скоромные, — философически заметил Мерлен. — Вместо котелка бобов кусочек солонинки — это еще беда невелика!
— Да, но если гугеноты возьмут верх, то первым делом они перебьют, как все равно посуду, легкоконные отряды и заменят их этими псами — немецкими рейтарами.
— Ну, коли так, я бы им ребра пощупал. Тут поневоле станешь правоверным католиком, убей меня бог! Бертран! Ты служил у протестантов, — скажи: правда, что адмирал платил конникам всего лишь по восьми су?
— Да, и ни одного денье больше. У, старый сквалыга! Потому-то я после первого похода от него и удрал.
— А капитан-то нынче не в духе, — заметил трубач. — Малый он хороший, с солдатами поговорить любит, а тут за всю дорогу звука не проронил.
— Вести недобрые, — ввернул сержант.
— Какие вести?
— Уж верно, что-нибудь насчет гугенотов.
— Опять гражданская война начнется, — сказал Бертран.
— Тем лучше для нас, — подхватил Мерлен: он во всем видел хорошую сторону. — Знай себе круши, села жги, гугеноток щекочи!
— Они поди затевают то же, что когда-то в Амбуазе, — сказал сержант. — Потому-то нас и вызвали. Ну, мы порядок быстро наведем.
В это время из разведки вернулся корнет, приблизился к капитану и стал тихо ему докладывать, а его солдаты присоединились к товарищам.
— Клянусь бородой, ничего не понимаю, что творится в Париже! — заговорил один из тех, кто ходил в разведку. — На улицах мы ни одной кошки не встретили, зато в Бастилии полно солдат. На дворе швейцарские пики торчат — чисто колосья в поле!
— Их там не больше пятисот, — возразил другой.
— Гугеноты покушались на короля, вот это я знаю наверное, — продолжал первый, — и во время свалки великий герцог Гиз собственноручно ранил адмирала.
— Так ему, разбойнику, и надо! — вскричал сержант.
— Дело до того дошло, — продолжал конник, — что швейцарцы на своем чертовом тарабарском языке говорили: мол, слишком долго во Франции терпят еретиков.
— И то правда, за последнее время они что-то уж очень стали нос задирать, — сказал Мерлен.
— Уж так важничают, уж так спесивятся — можно подумать, что это они нас побили под Жарнаком и Монконтуром.
— Они бы рады съесть мясо, а нам оставить кость, — молвил трубач.
— Добрым католикам давно пора их проучить.
— Доведись до меня, — сказал сержант, — прикажет мне король: «Перебей эту сволочь», — да пусть меня разжалуют, если я заставлю повторить этот приказ!
— Бель-Роз! А ну-ка, расскажи, что делал в городе корнет, — обратился к нему Мерлен.
— Он говорил с одним швейцарцем, похоже, с ихним офицером, но только я не расслышал, о чем. Тот ему сообщал что-то, знать, любопытное, потому корнет все только: «Ах, боже мой, боже мой!»
— Гляньте: к нам конники летят во весь мах. Уж верно, с приказом!
— Кажется, двое.
Капитан и корнет поехали к ним навстречу. Двое всадников быстро двигались по направлению к легкоконному отряду. Один из них, нарядно одетый, в шляпе, украшенной перьями, с зеленой перевязью, ехал на боевом коне. Спутник его, толстый, приземистый, коренастый, в черном одеянии, держал в руках большое деревянное распятие.
— Будет драка, это уж как пить дать, — сказал сержант. — Вон и священник — его послали исповедовать раненых.
— Не больно-то весело драться на голодное брюхо, — проговорил Мерлен.
Двое всадников попридержали коней и, вплотную подъехав к капитану, остановились.
— Целую руки господину де Мержи, — заговорил человек с зеленой перевязью. — Узнаете своего покорного слугу Тома де Морвеля?
До капитана еще не успела дойти весть о новом злодеянии Морвеля; он знал его только как убийцу славного де Муи. Вот почему он очень сухо ответил Морвелю: